Сухие листья - Форум

ArieS · 01.08.2007, 13:32

Сухие листья

Он вошел и с порога понял, что произошло непоправимое.
Еще не входя в комнату, а только занеся ногу над привычным красным половичком, он понял: она ушла.
Сердце предательски колотилось в стенку грудной клетки, и ему казалось, оно бьется в горле.
Он почему-то передумал заходить в комнату и свернул в кухню. Подошел к подоконнику и застыл, глядя на стену соседнего дома, но ничего не видя, не слыша, не чувствуя.
Вот так. Конец.
Как часто мы повторяем эту прописную истину про себя – береги, пока имеешь… Но всегда вещь, которую держим в руках, кажется нам с изъяном, нам хочется большего, мы ищем журавлей, задрав голову, а синица тем временем упархивает из расслабленных рук.
И потом мы вдруг понимаем, что больше не хотим журавлей, вообще ничего не хотим, только бы вернуть эту синичку, блеклую, с помятыми перышками, но уже такую родную, согретую нашим дыханием… И не можем.
Вот это и значит конец. Настоящую гибель.
Он передернул плечами и нервно прошагал прочь из кухни в спальню, впечатав решительную ступню в режущий глаза ярко-красный коврик.
В спальне царил полнейший беспорядок: шкафы выворочены, постель измята, занавески оборваны. Он почувствовал себя сиротой и беженцем и опустился на ближайший стул, в растерянности обводя комнату глазами.
Как же она так смогла… Просто собралась и ушла – ушла, ничего не сказав. Раньше она никогда так не поступала. Скорее наоборот – он психовал, уходил, а она всегда первая просила прощения, ходила за ним, успокаивала.
Теперь же он просто не знал, что делать.
Сунул руку в карман, двойка – быстрый набор.
Он сидел и слушал напряженные гудки и сам не заметил, как стал разговаривать, еще не дождавшись ответа на другом конце… Голос его был спокойный, он был уверен в своей правоте. Да, именно так он бы стал говорить с ней.
Надя, ты где, строго спросил бы он, подними она трубку. Ты что себе позволяешь? Я, между прочим, голодный!..
– Алло? – неожиданно прервались его размышления.
Он кашлянул, чтоб собраться с мыслями и решительно начал.
– Надя, ты где?
– Это мое дело.
Он смешался. Может, он ошибся, и это не Надин номер? Его теплая домашняя Надя не может так сказать!
Но она сказала и теперь холодно ждала его следующей реплики.
– А когда ты вернешься? – он перепутал все свои слова, всю свою только что придуманную роль. Все из-за того, что она стала играть не по правилам.
– Я не вернусь.
Это было так резко и категорично, что он растерялся. Да как она может... Ведь они прожили вместе три года…
– Я голодный! – пробормотал он в трубку.
– Я тебе не нянька, – она безжалостно повесила трубку.
Он снова набрал двойку, но на этот раз наткнулся на железную фразу «Абонент временно недоступен».
В сердцах швырнул телефон на кровать и кругами забегал по квартире.
Какой же дурацкий коврик она купила, возмущался он про себя. Какая еще дура выбрала бы такой яркий цвет? Ну, просто как тряпка для быка!
И эти сухие листья – цветы, которые он ей приносил, она ставила на окно, задвинутое шторами, а эти листья торчат на самом виду.
Он плюхнулся на кухонный табурет и тихо застонал.
Как же он раньше не замечал, что ей тяжело жить с ним…
А ведь она, просыпаясь, первым делом тянулась обняться, всегда улыбалась, напоминала цветочек, протягивающий лепесточки к солнцу… А он их обжег.
У нее были такие нежные руки, вспомнил он. Она ничего не умела, быт был ей чужд и незнаком, она умела играть на фортепиано и писала лирические стихи о лодках, рассекающих гладь спокойных прудов. Он не понимал этого, считал глупым тратить время на подобные вещи. И не знал, почему она после разговоров на такие темы плакала. Надя вообще очень часто плакала, и он привык не обращать внимания на ее слезы.
Сухие листья в каждой вазочке были ее причудой, он выбрасывал их, а она упрямо ставила вновь и вновь, он раз пытался возмутиться насчет мусора в доме, но она тогда просто замолчала и ушла в комнату, и просидела там весь день. Он смешался тогда, спал на диване в зале, а наутро сделал вид, что ничего не произошло, и выпил приготовленный ею кофе, не обращая внимания на стоящую на столе вазочку с сухими листьями.
Он вдруг вскочил с места, яростно выгреб листья из вазочки и швырнул в мусорное ведро. Притоптал ногой, задвинул ведро под мойку. Снова сел на табурет.
И все-таки заплакал – соленый ручеек пробежал по щеке, и он вдруг испугался, в первый раз за вечер по-настоящему испугался, что действительно все кончилось, что ничего не вернешь и не исправишь.
Он сидел за столом, подперев голову кулаками, и смотрел на пустую вазочку.
Нет, сейчас он еще раз позвонит ей и попросит вернуться. Он теперь не будет кричать и настаивать, он скажет что-нибудь ласковое, нежное, как давно еще говорил ей, в начале их жизни вместе. Он скажет, что был неправ, что она нужна ему, он не может без нее жить. Действительно не может – без ее страсти к ярким безвкусным вещам, подгоревших яичниц и сухого печенья, наскоро сунутого ему в портфель. Без ее улыбок по утрам и протянутых ручек. И без ее сухих листьев в вазочках.
Телефон сломал все его планы, жестко отрезав фразой о недоступности абонента.
Он снова подпер голову кулаками, а потом встал и вытащил из ведра помятые сморщенные листочки. И снова поставил их в воду.
Он просидел за столом всю ночь. А утром встал, обулся и пошел к ее дому – дому ее родителей, которого она ужасно боялась после того, как самовольно сбежала из него, Медеей порхнув под крылышко к нему – своему аргонавту.
Он долго стоял возле ее подъезда, просто стоял – со вчерашнего вечера время не существовало для него, он стоял несколько часов, пока постепенно двор не заполнился людьми, малышами в песочницах, бабушками на скамейках.
И тут он увидел Его.
Он как-то сразу, всей кожей ощутил его присутствие – как искра пробежала.
Этот второй быстро шел к ее подъезду, и у него не было кругов под глазами, не было щетины на щеках, он был в свежей рубашке и легкой куртке, а главное – он нес в руке сухие листья.
Внезапно снова захотелось плакать, но он не заплакал, он отошел за угол дома и продолжал стоять там, пока этот второй не вошел в ее подъезд.
Он долго стоял, вперив глаза в одну точку, пока они не вышли из дому вместе – за руки, как школьники. Она несла сухие листья медленно и торжественно, как памятник своему прошлому, как будто несла их на могилу ему – сиротливо стоящему за углом ее дома.
Ее спутник что-то говорил ей, и она внимательно слушала, и когда они прошли мимо него, он развернулся и медленно пошел прочь.
Она заметила его и, наверное, сама не ожидая, птичкой порхнула в его сторону.
– Стой!
Он не остановился, брел дальше, и она догнала его, развернула за плечи, взяла за руку.
Он стоял и смотрел на нее – огромными пустыми глазами, смотрел на листья в ее руке. А она держала его руку и тоже смотрела ему в лицо, как когда-то давно, при их первой встрече, когда она сумела что-то в нем усмотреть, чего другие не видели.
– Надя! – окликнул ее спутник.
Он понял, что сейчас она уйдет – и теперь точно навсегда.
Есть только две вещи, которые нам неподвластны, и мы ничего не сможем сделать, если человек умер или если он разлюбил.
Он первый выдернул руку из ее нежной кисти. Но она удержала его.
– Прости меня, ладно, – скороговоркой произнесла она, дохнув ему в лицо чем-то родным и сладким. – Просто я устала, ужасно устала...
Он кивнул. Натянуто улыбнулся и пошел прочь. Он не оборачивался, но спиной чувствовал ее взгляд. И еще мог слышать, как подошел ее спутник и громко спросил:
– Кто это?
– Да так... одноклассник.
Он шел и дышал полной грудью, хотя в груди что-то горело и пекло. «О, как мы умели любить!.. Оживляли перстами... О, как беззаветно мы плакать под утро могли...» Умели. Да, умели. Давным-давно.
Он шел по какому-то скверу и собирал листья, падающие с деревьев. Они уже не помещались у него в руках, а он собирал, он нес эту огромную охапку, прижимая к себе очень крепко, как будто боялся, что кто-то мог подойти и забрать ее.
Люди шли и смотрели на этого худого странного человека с листьями в руках, они видели, что он плачет, слышали, как он что-то бормочет. Но они не понимали его, совсем не понимали.
Он шел, и слезы текли по щекам, а осеннее солнце не могло их высушить. Он уже не стеснялся своих слез, он не стеснялся листьев в руках, он шел и вдыхал аромат этих листьев – пряный, землистый, дурманящий.
Он шел и проговаривал про себя, будто опасаясь забыть, проговаривал, как заклинание, декламировал стихи, не прочитанные вовремя:

Да, я возьму тебя с собою
И вознесу тебя туда,
Где кажется земля звездою,
Землею кажется звезда.
Дрожа от страха и бессилья,
Тогда шепнешь ты: отпусти...
И, распустив тихонько крылья,
Я улыбнусь тебе: лети.
И под божественной улыбкой,
Уничтожаясь на лету,
Ты полетишь, как камень зыбкий,
В сияющую пустоту...

Он прижимал к себе букет, который уже никогда не подарит – только ей. Вспоминал стихи, которые уже никогда не прочтет – только для нее.
А листья с деревьев все падали и падали, устилая сквер ярким душистым ковром.