Поздняя любовь

[Александр Сентябрь]

Ответы в никуда.

Как симметрично всё в подлунном мире,
Где каждый соблюдёт свой интерес:
Где Бог подаст, там что-то и отнимет,
Чем чёрт одарит, то утащит бес.

И пусть в кармане есть в заначке тыща,
Бог не поможет в том, что не сберёг.
Свою потерю вряд ли кто отыщет,
Но чёрти что, быть может, подберёт.

Бог знает как, но мысль одна терзает:
Что по плечу мне, то не по уму.
Что не пойму, то только леший знает,
Что знаю я, другие не поймут.

Апостолы чадрой прикрыли лица.
Кто свят из них? – да чёрт их разберёт!
С личины не испить святой водицы –
Где Бог не выдаст, близкий предаёт.

Тебе милей покаявшийся грешник –
Не в фаворе стал ангел во плоти.
И подлецом спешит стать твой приспешник –
И праведник, и истинный бабтист.

Дав пищу для ума под рюмку водки,
Вдруг озарит сквозь смрадный чад кадил:
Где Бог под руку к пропасти подводит,
Там леший только по кругу водил…

Лжец клятвенно святыми побожится –
И не поверишь, что безбожно врёт.
По божьей воле чёрте что творится,
А оправданьем служит: дёрнул чёрт.

2012 год.

[Александр Сентябрь]

Последний юбилей.

Отгремел последний яростный залп –
Суховей огня сменил полный штиль,
И свинцовый смертью сеющий град
Смыли тёплые слепые дожди.

Сколько ж прожито с тех пор мирных лет,
А глаза скупой слезою полны.
И венчает лент Георгия цвет
Тот победный день Великой войны.

Эскадрильи голубей рвутся вверх,
И на площади на Красной аншлаг.
Но всё меньше собирается тех,
Кто не любит вспоминать о боях.

Лепестками на ветру шелестя
Под огней салютных праздничный рой,
По воронежским ковыльным степям
Алых маков разливается кровь.

Где стоят, по пояс вросши в песок,
Как немой топографический знак,
На вершинах безымянных высот,
Обелиски неизвестных солдат.

Свой последний исполняючи долг,
В белый саван приоделись сады.
И со временем « бессмертный» наш полк
Пополняется и ширит ряды.

И в пилотке, что с солдатской звездой,
В гимнастёрке, что в шеренгах наград,
Одинокий в лунь седой рядовой
Примет маршалом последний парад.

9 мая 2015 года.

[Александр Сентябрь]

(рассказ женщины из станицы Газырь Краснодарского края, 1980 год)

В глазах девчат искрилось озорство,
На пухлых щёчках ямочки играли.
На изворот бедра да раз по сто
Заглядывались парни на Кубани.

Как репродуктор заблажил войной,
Ковыль стал на себе рвать волос сивый.
И, чтоб перекричать вселенский вой,
Мы пели… Бабы-дуры голосили…

Стрельнём – и обратится в бегство рать,
Казалось нам… там ворогу и место.
И суженого легче выбирать,
И нарасхват с медалькою невеста!

Война солдату – не родная мать:
Своих кровей… чужих… хлебнёт по полной.
Откуда ж желторотым было знать,
Что девкам это время – нож у горла.

С германцем по пятам пришёл и страх:
В семнадцать лет хоть голову на плаху! –
Под солнцем созревают на югах
Быстрее всех и фрукты, и… девахи.

Как воробьи, купались мы в пыли,
Смыв грязь у глаз дорожкою солёной.
Свои рубашки к телу приросли,
И под ногтями траур чернозёма.

Чтоб остудить их похотливый пыл,
Подруг мы сами вшами награждали.
А немец… Он таким брезгливым был –
Недаром называл нас «руссиш швайне».

Сам Бог, оберегая нас, скорбел…
Нос морщили сверхчеловеки рейха –
Тягучий запашок немытых тел
Тянулся за спиной незримым шлейфом.

Не смыть с врагов проклятия печать –
И снова фронт стоит перед порогом.
Парней своих готовились встречать,
А помыслы чисты, как перед Богом.

Грязь – в три ручья, но был неведом срам:
Золою по семь шкур с себя снимали,
Гнид из волос, останки вшей по швам.
По-птичьи ноготками выбирали.

Осталось только волос причесать…
Но золушкою как предстать прилюдно?
На всё-про-всё хватило б полчаса,
Да завозились в плавнях до полудня…

Солярки сизый дым осел в ковыль ,
Под ветерком волной переливаясь.
Глотая траком поднятую пыль,
Потоком слёз мы долго умывались.

Казалось: даже у святых мощей
Не вымолить вовек себе прощенья…
И не было с тех пор слезы горшей.
И слаще слёз тех самоочищенья.

2013 год.

[Александр Сентябрь]

Незамысловатые рассказы о войне. Эпизод второй.

Есть праздник, посвящённый старикам.
Тогда Вас было много… Оттого-то
Так всенародно чокался стакан,
Что даже вытрезвитель не работал.

Жил комбайнёр – крутил себе штурвал.
Коль вспоминал бои, то неохотно:
Когда-то он колонны штурмовал,
А нынче трудовые брал высоты.

Шумит станичный праздничный разгул! –
Почёт и слава ветеранам-старцам.
Дошёл черёд. Отставил лётчик стул –
Раз дали слово, надо отдуваться…

Наполнил до краёв бокал вином.
– Неправы те, кто верит, – молвил веско, –
Что на войне лишь горюшко одно,
И ни любви, ни радости нет места.

В глазах доселе выступает соль,
Да боль утрат с годами поостыла.
А вспомни, как бурлила в жилах кровь,
Как бесшабашно молоды мы были.

Фриц брал числом… Мы дрались на износ,
По пять раз за день поднимаясь в небо.
Спасал инстинкт: не нужно вешать нос,
Что каждый вылет может стать последним.

Когда ведёшь с врагом неравный бой,
Течёт страх липким потом меж лопаток.
А вечером баян пел заводной
И множил эхо смеха многократно.

В бою пришпорит дерзкий дух азарт,
И в мыслях: не подкрался б сзади мессер.
А на земле кусает сердце страх,
Преследуя прицела перекрестьем.

Окопом пехотинец приземлён,
А летуны – возвышенная каста:
В обслуге – сплошь девичий батальон…
Не спрячешься от женского соблазна.

На личико все ангельски милы,
А руки, огрубевши в цыпках густо,
Так жадно – будто не было войны! –
Дарили нерастраченное чувство.

Глаза пылали тысячью свечей!!!
Как противостоять речам медовым?..
И залпом сногсшибательных очей
Был наповал сбит юный мой ведомый.

И можно б отложить всё на пока,
Но мальчик быстро повзрослел в мужчину:
Он испросил согласье комполка –
Брак узаконить, чтобы чин по чину.

Ни разу не коснулась бритва щёк,
И у неё – задорные косички.
Что рак варёный красен женишок,
Бела как мел застенчивость девичья.

Жених под орден приколол цветок,
Фата из марли – атрибут невестин.
В дар новобрачным расстарался полк,
Землянку вырыв на опушке леса.

Нет-нет, да опускались взоры вниз –
На пальцы, где напутствием сердечным
Сияли сотворённые из гильз
Свет солнечный вобравшие колечки.

Ракет сигнальных люстры-фонари
Поляну заливали лунным светом.
Танцуя до упаду до зари,
Мы смехом заливались, словно дети.

А мы горазды до утра бузить:
Ну, кто бы смог, дав пересудам пищу,
Из сапожка невесты выкуп пить,
Наполненный до верха голенища?

Уже смущённо маялся жених,
И хохотала скованно невеста…
Как только пред зарёю гомон стих,
Венчала свадьбу брачная сиеста.

С утра налёт… Витала всюду смерть.
Но промахнулась… На опушке только
Зияла новобрачная постель
Прямого попадания воронкой.

На память – на восток и в головах –
Звездой-крестом в безверии и вере
Был воткнут в насыпной земельный прах
Разрывом искорёженный пропеллер.

Спирт разведён слезой напополам,
Ржаным надгробьем кружки принакрыли,
И в небо прогремел прощальный залп,
Куда их души вознеслись на крыльях.

И снова бой, и пулемётов трель,
И на гашетку удаль жмёт хмельная.
А вечер всё же утра мудреней,
Весь ужас схватки песней изгоняя.

* * *
В ладу и мире прожиты года.
И счастлив был, казалось, что с излишком.
Но не припомню, чтобы, как тогда,
Так искренне я радовался жизни.

2014 г.

[Александр Сентябрь]

Незамысловатые рассказы о войне. Эпизод третий.

Водитель скорой – вёрсты впереди,
Крути баранку, нажимай педали.
На выходном костюме на груди
Мерцают юбилейные медали.

Был молчалив водила, словно сыч,
И бел, как приполярная лисица.
В глаза всяк величал его Кузьмич,
А за глаза Седым звала станица.

В саду пришкольном сдвинуты столы –
Ломятся от бутылок и закусок.
Глаза слезами радости полны:
Победы день – веселья смесь и грусти.

Станишник – он и в проседь молодец.
Под звон стаканный тостов поминальных,
Под огуречный хруст и холодец
Ударились бойцы в воспоминанья.

Вино и самогон – дурная смесь…
Чего не ляпнет мужичок по-пьяни!
В ином бахвальстве балабонит спесь –
Мол, без него Берлин бы и не взяли.

Невидяще уставившись в стакан,
Седой молчал, лишь желваки играли –
Достал его какой-то горлопан
Подчёркнуто ехидным трали-вали.

– Сомнения терзают разум мой, –
Подначивал. – Ты, вроде как с изъяном:
Нет на тебе медали боевой,
С какого ж хрена стал ты юбиляром?

Сказал Седой в звенящей тишине:
– Я на заставе службу нёс исправно.
Нас каждый день готовили к войне…
Она пришла – и как всегда – нежданно.

Прости меня за то, честной народ,
Что я учился сам – не из-под палки,
Как бросится в штыки на пулемёт
И как шинелью ослепляют танки.

До вечера всего повоевал
В тот первый день на западной границе:
Контузия… плененье… Бухенвальд…
Норильский лагерь… череда амнистий.

Взял слово исполкома секретарь.
Глаголил с полупьяным назиданьем:
– Ты б помолчал, коль нечего сказать –
Не стоит наше привлекать вниманье.

Из пострадавших ты на первый взгляд…
Но если посмотреть сквозь бденья призму,
Ты всю войну пахал на фатерлянд
И только день отстаивал Отчизну.

Ты привечаем, да не по уму –
Героев мы таких в гробу видали!
Жаль, нынче власть мягка, и потому
Не по заслугам дадены медали.

Тут лётчик встал – под сердцем злой металл,
А грудь вся в орденах по самый пояс:
Над передком на бреющем летал,
По сути же – на брюхе весь исползал.

Стих сам собою пересудов шквал –
Толпу унял, окинув взглядом строгим.
А после – ну, никто не ожидал! –
Седому молча поклонился в ноги.

2013 год.

[Александр Сентябрь]

Незамысловатые рассказы о войне. Эпизод четвёртый.

Ручных поделок истинный фанат
Труды вёл Михаил Вениаминыч,
И за глаза вся школьная шпана
С почтеньем называла Витаминыч.

Педстаж – полста! Был знатный рукодел.
Чтоб понапрасну не терялось время,
На педсоветах внаглую храпел,
Считая их формальною затеей.

Был Витаминыч выпить не дурак,
Но не при детях – тут уж честь по чести.
В подсобке навороченный бардак,
Но фляжка и стакан на видном месте.

Сам как-то предложил по двести грамм…
Стамеской вскрыв запаянную крышку,
Святой водою окропив стакан,
Плеснул с души и тягости излишек…

– Враг под Москвою нагл был и силён.
Я, не изведав поцелуй невестин,
Попал в отдельный лыжный батальон,
Который шастал по тылам немецким.

Раз ночью был мороз особо рьян,
Да так, что от него немели жилы.
А мы в селе карательный отряд
Штыками вкруговую обложили.

Теплом манили сельские дворы
И даже копны сена под навесом,
От стужи сосен трескались стволы,
И ночевать в снегу нет интереса.

А генерал Мороз вдолбил в умы
Простой закон и немчуре, и нашим
С отечественной той ещё войны:
Кто спит в избе, тому сам чёрт не страшен.

Домишки, словно чётки в два ряда,
Нанизаны на уличную нитку.
Но в знак того, что печка занята,
Два часовых топтались у калиток.

Комбат в речах, конечно, был не бог
И не вертелся предо мной юлою:
Давай-ка, покажи пример, комсорг,
Мол, ты ж охотник – даже нож с собою.

Друг в помощь взят. В нём был уверен я –
Ходил он много раз тропой таёжной
И сам добыл невидимо зверья,
А тут и случай, вроде бы, похожий.

Я, полчаса снега буравя лбом,
Молил, чтоб масхалат прикрыл мне спину.
Залёг за покосившимся столбом,
Дистанцию броска на глаз прикинув.

Мой немчик, ноги волоча едва,
Спал на ходу в объятьях полушалка,
Держал, засунув руки в рукава,
Под мышкою винтовку, будто палку.

Клинок в руке сжимал я что есть сил,
В пружину сжался в предвкушеньи драки,
А он, шестым предчувствием храним,
Не доходил до рубежа атаки.

В который раз проухал сипло сыч
С той стороны жилого околотка.
От пращуров доставшийся нам клич
Застывшим комом притаился в глотках.

Заиндевело лезвие ножа,
А фриц бредёт по тропке без оглядки.
Но, обоюдно жизнью дорожа,
Со смертью мы вдвоём играем в прятки.

Раз пять – что стало аж невмоготу! –
Он подходил, но не настолько близко,
Чтоб преступить запретную черту,
Что называют линиею жизни.

Хоть опроси всех ведунов окрест –
Не знал солдат, что ноченькой метельной
Он на себе поставил всё же крест,
Как пересёк ногой рубеж смертельный.

Примял медвежьим хватом наповал
И торопливо – срок давно просрочен! –
Рывком фашисту голову задрал
И полоснул по горлу что есть мочи.

Из всех щелей во двор полезло зло,
Спросонья побросав эрзац-шинели.
Погибшим сразу больше повезло –
Те, что спаслись, к утру все околели…

Рассвет ещё зарницей не погас,
А друг силком выталкивал с подворья,
– Ты человека… это… в первый раз?
Пойдём, земляк, на крестника посмотрим.

Приходит до сих пор кошмарный сон,
Как протянувши ноги вдоль просёлка
Мой фриц лежал, уставив в небо взор,
Но на глазах не таяла позёмка.

Он молод был – почти такой, как я,
Но на него лишь раз взглянул с натугой –
Оскалом жутким лишний рот зиял
С улыбкою от уха и до уха.

Из автомата жалящий металл
Жужжащим роем пустишь по фигурам,
И бог там разберёт, в кого попал,
А здесь не оправдаться – пуля-дура.

Земляк сказал, мол, нечего тужить –
Таких за горло нужно рвать клыками.
Но билась мысль: ему бы жить да жить
А я его… вот этими руками.

У ног моих совсем ещё юнец –
Завоеватель и король вселенной.
А мог бы быть кому-нибудь отец –
В цепи не первый мною убиенный...

И, тёплый стан покинув на заре,
Рванули в поиск мы, подобно стае –
Портянкой стёрты ноги до кровей,
Но где накормят, где, подчас, спасают.

Бег по лыжне взбил пену на губах,
А на привале, ткнувшись в снег вповалку,
Земляк сказал по-дружески: – Рубай! –
И дал мне финкой вспоротую банку.

Я кость отнял бы у царя зверей,
Но от еды испуганно отпрянул:
Тушенка вскрытой сущностью своей
Напоминала резаную рану.

Во мне сибирский тот ещё замес,
Но как всмотрюсь в раззявленную банку,
Напомнит мясо кровяной разрез,
И вывернет всю душу наизнанку.

И с зайца по семь шкур снимал не раз,
Свиней пластал, срезая жир пластами,
Дробиной попадал я белке в глаз,
А тут с консервами не совладаю.

И пару дней я пасся натощак,
Глотая дым махорочно-прогорклый –
Аж вещмешок лёг гирей на плечах
И стала неподъёмною винтовка.

Бросало долго то в озноб, то в жар,
Но время и война меняют личность:
И есть тушёнку с кончика ножа,
И убивать становится привычно.

Привычка эта вовсе не к добру…
И потому – да ни вздохнуть, ни охнуть! –
Ружьё с войны прописано в шкафу,
А удочкам я не даю просохнуть.

2014 г.

[Александр Сентябрь]

Незамысловатые рассказы о войне. Эпизод пятый.

Крёстному дяде Ване.

Бог миловал мой Россошь-городок –
Кур похватавши, фриц промчался мимо.
А вслед за немцем прибыл на восток
Альпийский корпус из потомков Рима.

В лесостепных воронежских краях
Не брали итальянцы грех на душу:
Любили девок, бражку и баян
И распевали русскую «Катюшу».

А в сорок третьем под «катюши» вой
Был косогор запятнан их телами.
И добровольно этой же зимой
Я распрощался с сёстрами и мамой.

В училище сосватал военком –
В семнадцать лет покинул я пенаты.
Полгода был курсантиком-щенком,
А вышел бравым младшим лейтенантом.

Год за два в танке я провоевал –
Не раз бывал в горячем ратном деле:
Ну, хоть бы раз контузия была!
И ни одной царапины на теле!

На пушке восемь звёздочек подряд –
Я не по книжкам научился драться.
На гимнастерке ордена горят,
А мне едва минуло девятнадцать.

… Марш на Берлин. И в боевом пылу
Дым дизелей глотаем третьи сутки.
Остались кухни где-то там в тылу,
Урчат к хребту прилипшие желудки.

Мы в городок вошли в тени аллей,
А на домах – трассирующий росчерк:
Висят гирлянды белых простыней –
Все напоказ, как после брачной ночи.

Мы ожидали скоротечный бой,
И вдруг весь полк обезоружен сразу:
У ратуши – пусть наспех, вразнобой –
Столы накрыты, словно по заказу.

Жарёха из капусты с толокном,
Сосиски толщиной с цыплячью ножку.
Но необычны в банках за стеклом
Зелёные огурчики с горошком.

Живот, как тать, рассерженно бурчит,
Но не рискнул никто отведать лично,
Что яд на вкус не очень различим.
Знать, жребий надо разыграть на спичках.

Гвалт командир прервал, махнув рукой:
– Не нужно спички запускать по кругу.
В полку, Ванёк, ты самый молодой –
Прошу к столу, чтоб порадеть за другов.

Комбата ждут жена и два мальца,
А ротный твой и дедушка, и крёстный.
А у тебя – ни жинки, ни дворца,
И… если что, то мать досмотрят сёстры.

Ну, не томи... Давай, рискни, браток!
Перекрестившись как-то неспродручно,
Лизнул из рюмки я один глоток
И осторожно надкусил огурчик.

Спиртное, вроде, хорошо пошло,
Но вкус закуски непонятно мягок.
Живым огнём вдруг горло обожгло…
Не разобрался: шнапсом или ядом.

Едва ль отравы сладок поцелуй…
Как огурцы заразно аппетитны.
В бою не раз я мог сгореть в золу –
А, будь что будет! Помирать – так сытым.

Как уголь в топку стал еду метать,
Слюнями изошёлся, будто кровью.
А комполка: – Ой, Ванька, в душу мать!
Не снится ль мне, что ты ещё не помер?

Язык раствор не чует соляной
И на зубах нет никакого хруста.
И не пропахла бочкою родной
В стеклянный гроб закрытая закуска.

Состав командный словно рой гудит,
Когда вторую опрокинул смело.
Глотает слюнки даже замполит
И в рот глядит: – Ванёк, не поплохело?

Вскочил начштаба – пан или пропал!
Коль помирать, так с музыкою, братцы!
И первым делом влил в себя стакан
И пальцами стал в банке ковыряться.

На снедь гурьбой накинулись бойцы,
И слабый шнапс желудку как награда.
Да не хрустят привычно огурцы,
Пропитанные ядом маринада.

– Видать, ты светлым ангелом храним, –
Сказал комбат, присев со мною рядом.
– А помирать, ужо, повременим.
И подливал в стакан противоядье.

Осоловели в сытости бойцы,
Когда тепло по жилам стало литься.
Глаза туманит вечный недосып,
Но тень блаженства разлита по лицам.

Прорваться бы на вражеских плечах,
А вдруг без нас придёт капут Берлину?
И сухопутный адмиральский час
Был укорочен ровно вполовину.

– Пора, – сказал полковник, – на броню.
Ты, Вань, на сутки станешь комендантом.
Не бойсь, оставим порох на понюх,
А также ордена и аксельбанты.

Через денёк в Берлине встретишь нас –
Где будут наши летние квартиры.
И – честь по чести – в руки дал приказ,
Чтоб не считали Ваньку дезертиром.

И обернулся: – Господи, окстись.
Но мало ли чего случиться может…
Ты нашим жёнам в ноги поклонись
И поцелуй за нас детишек тоже.

В дыму и с лязгом вдаль умчалась рать,
А я топчусь телком на ровном месте –
И надо бы к рукам власть прибирать,
Да подданных не видно в королевстве.

А немчура тишком по одному
Повыползала из щелей под вечер.
Я толмача спросил: – Ну, почему
Обставлена спиртным с закуской встреча?

Он объяснил: их гнал на запад страх:
Снялись, уж было, с места всем народом,
Да не учли того, что впопыхах
Забиты солдатнёй пути отхода.

Но сквозь истошный гебельсовский вой
И гонор тех, кто мнил себя богами,
Припомнили те – с первой мировой:
Не обладали русские рогами.

Когда войска прут грудью напролом,
Им недосуг ощипывать германца.
Тогда лишь будет подлинный разгром,
Когда начнут по погребам копаться.

Шнапс вовсе не забористый первач,
Но чтоб солдат стал чувственно добрее,
Был на столах оставлен скудный харч,
С немецкой прагматичностью еврея.

Весомость придавал мне пистолет.
И форма вызывала трепет штатских.
И пусть златых на мне нет эполет –
Я самый главный по делам гражданским.

И потянулся с просьбами народ –
До ночи я с хозяйством разбирался.
Встал в глотке поперёк водопровод,
Запутавшись в сетях канализаций.

Я б всё отдал за то, чтоб с плеч долой
Кому-нибудь спихнуть блатную должность,
Но сколько б ни молился: «Боже мой!» –
Не всё ему подвластно и возможно.

Все норовили взять Берлин в штыки –
И как остановить порыв солдатский?
Освободили лишь тыловики,
Через неделю приняв комендантство.

Благодаря фольксштурмовским волкам
Мы не ошиблись в выборе дороги –
Как вешками отмечен путь полка
Сожжёнными остовами коробок.

В другую часть приткнулся на постой
Мой экипаж, совсем осиротевший.
А поутру салютною стрельбой
Пришла капитуляции депеша.

И то, что знал полковник наперёд,
Дошло мне на развалинах Берлина:
Он молодую жизнь мою сберёг
Осознанным приказом командира.

* * *

Перебивался с хлебушка на квас,
Бросала служба колобком по миру.
Исполнил, только вышедши в запас,
Обет, который дал я командиру.

Их жёны – боже, как летят годки! –
Скрывая ранней седины излишек,
Лик обрамляли в чёрные платки.
А дети… сами завели детишек.

Но тяжелее, чем вести бои,
Немой вопрос читать в глазах бабусек:
Ну, почему они все полегли,
А ты с войны живёхоньким вернулся?

* * *
Хлебал кисель и тюрю на воде,
Собак, лягушек ел, но вот что странно –
Не привередлив, вроде бы, в еде,
Но не могу есть огурцы из банок.

2014 г.

[Александр Сентябрь]

Незамысловатые рассказы о войне. Эпизод седьмой.

Баян.

В базарный день звенит монета в кружке,
И к гимнастёрке старой льнёт баян,
А домик пуст – никто не снимет стружку,
Что он на трезвый взгляд немножко пьян.

Казалось всем базарным постояльцам:
От сотворенья мира нервно мнут
До желтизны прокуренные пальцы
С годами пожелтевший перламутр.

И ждёт его перед заходом солнца
Присевший за сиреневым кустом,
Подслеповато щурящий оконца,
Наполовину вросший в землю дом.

Потрескались фундамента скрижали…
Дед в чём ещё повинен будет впредь:
В том, что жена от слепоты сбежала,
И нет детей – под старость доглядеть?

Ни честь свою, ни совесть не пропил он,
С чего ж тогда не спится на заре?
Скрипят нутром прогнившие стропила,
Щекочут нос удобства во дворе.

Казалось бы, обласкан госпрограммой –
В дар ветеранам толику жилья.
На радостях пора бы по сто граммов,
Но нету веры басням соловья.

Года минули, как нанёс обиду
Глава района, чуткость проявив:
С войны ещё по зренью инвалиду
Малолитражку сослепу вручив.

А нынче, как за краем Ойкумены,
Молчит архив подольский на запрос.
И где-то затерялись документы,
И в списки жилкомхоз его не внёс.

Ворочается в теле на задворках,
Спать не даёт проснувшийся металл.
Району перспективу дед подпортил,
Недальновидно справки не собрав.

Дорогу протоптала тьма комиссий.
Вердикт внёс председатель-иезуит:
Домишко только набок покосился
И, может, лет десяток простоит.

Что из того, что пересох колодец,
И выше крыши вымахал бурьян.
Его бы поселить в стардом к юродцам,
Но дед, к несчастью, – собственник жилья!

И скопом со всей улицы народцем
Прилажены подпорки-костыли.
Пусть напрочь клавиш перламутр сотрётся –
Играй баян до утренней зари!

Соблюдены параметры кадастра.
И, чтобы не осталось белых мест,
В графе «Матпомощь» крючкотвор мордастый
Как на себе поставил жирный крест.

Взор радует привычная картина:
Курилка жив и снова в меру пьян,
Намокшая на месте глаз холстина
И под рукою верный друг баян.

* * *
Кому-то рябчик, а кому баланда
У надвое распаханной межи…
Когда ж мы проморгали оккупантов,
Войну вслепую снова пережив?

2013 год.

[Александр Сентябрь]

По гороскопу ценишь, как Весы,
Ты в человеке взвешенность и прочность.
А я родился и помру босым…
И Дева я, но не из непорочных.

Раз до высоких сфер не повзрослел,
Коль нет привычки по задворкам шастать,
За столько лет и думать не посмел,
Что стану чьим-то несуразным счастьем.

Проклюнулся из-под зари крыла
На волю солнца желторотый зайчик.
Бутоном розы алой ты цвела,
Она ж – в венок вплетённый одуванчик.

Блеск граней изумрудных оттенит
Неогранённость девственных алмазов.
На фоне недозрелых глаз твоих
Она, как лёд озёр, голубоглаза.

Она до простодушия мила,
Неискушённа – заноси хоть в святцы.
Как Дева, вроде б замужем была,
Не научившись толком целоваться.

Ей, что бы ни случилось – нипочём!
Слёз редкий дождь смыл напрочь все ошибки.
Росточком вышла по твоё плечо,
Мне ж по плечу одна её улыбка…

Я на неё взираю свысока.
С её отчаянной любовью сдюжил:
Двенадцать лет не знала мужика,
А может даже – чёрте сколько дюжин.

Она нежна, как первые цветы,
Запальчива в раздрай в пустяшном споре,
Но все её заветные мечты
Прописаны в иконописном взоре.

Она блондинка, да не по уму,
И складка губ немного, но построже.
И, знаешь, я не знаю, почему
Она… Она так на тебя похожа…

декабрь 2015 года.

[Александр Сентябрь]

* * *
Я через чёрный ход проходы знаю…
Хоть пешка я, но пешка проходная.
И через голову хожу отныне:
С разменом ход – дом-2 на дом-4.

* * *
Переселеньем душ на острова
Был черепаший, вроде б, бит рекорд:
Так славен долгостроями «Дом-2»,
А также красноярское метро…

* * *
Достоин, право, всяческих похвал
Наш бывший губернатор красноярский:
Он никого собой не напрягал,
И сам особо-то не напрягался…

* * *
За счёт чужой, а вовсе не за страх,
Давя в себе раба, но понемногу,
Особенно на тёпленьких местах
Топтаться можно на широку ногу.

* * *
Пойми от альф и до омег -
Да не осыплется всё прахом:
Чем меньше ценен человек,
Тем больше нагоняет страху...

РЕЦЕПТ.
- Что за скулёж? С чего ты пьёшь?!
- Я грусть свою топлю в вине...
- Ну, ты даёшь! Чем меньше врёшь,
Тем лучше самочувствие.

* * *
Завёл игрушку.
Спать и кушать хочет!
Сынок-студент...
Но тот же томагочи.