ЧУЖОЕ (РАССКАЗЫ ДРУГИХ АВТОРОВ)

[Злата]

Женщина, которая уходила по частям

Сначала она высыпала свой бисерный смех в круглую жестяную баночку из-под кинопленки и выслала почтой DHL на деревню дедушке. Потом сгребла в охапку душистые разноцветные сны и подарила одному хорошему человеку прямо на улице. Затем пошла на вокзал, сняла ячейку в камере хранения и оставила в ней до лучших времен свое желание в хрустящем пакете, перевязанном ленточкой. Настроения, которых был полон шкаф, сложила в сундук, аккуратно пересыпав нафталином, и оставила себе только одно, самое серое, дорожное. Настал черед привычек: каждая из них была помещена в стеклянный флакон с притертой пробкой, флаконы выставлены в кофр, изнутри обитый бархатом, а кофр забыт в парикмахерской. Она съела свою улыбку за завтраком, посыпав корицей, между ложкой творога и сдобной булочкой. Нерожденные поцелуи раскрошила из окна голубям. Сохранила голос на Диск 3,5 (А и выбросила черный пластиковый квадрат со скошенным уголком, не церемонясь, в мусоропровод. Свое легкое яблочное дыхание выпустила в воздушный шар и долго-долго смотрела, как он тает в вечернем небе. Потом присела на дорожку, молча, сонно, равнодушно. Закрыла глаза, вспыхнула белым и исчезла.

Если у вас дома есть женщина, посмотрите, может, она не вся.

[Галина777]

Маленький Ант. Сказка
Весь вымысел с каждой минутой становится все более реален.
Маленький Ант проснулся в комнате состоящей ровно из четырех холодных каменных стен, мокрого, с беспрерывно скользящим сквозняком, пола и глубоко, как бездна, потолка. И лучшие комнаты в замке уступали даже темницам в других, более удачливых, королевствах. А уж про комнату маленького, несчастного Анта и говорить нечего – бродяга ночью в поле лучший кров найдет. Но все же, будучи ребенком воспитанным в отсутствии не то, что королевской роскоши, но и хоть каких-то удобств, Ант не придавал значения обстановке в замке. Ведь дом подарил ему куда более ценную возможность препроводить время в обществе. И следует признать, обществе, занимательнее чем любое, которое можно разыскать на всём материке. Злорадствующий, отвергнувший дымящие горшки и оставивший плесени доедать рыхлый хлеб, Ант бежал по лестницам замка вниз, к комнатам прислуги. Удары маленьких туфелек отскакивали от стен, бились в каменные своды и падали к дверям немых обитателей, заставляя их пробудиться и поведать гостю печальную свою историю. Дружелюбный Ант знал всех их по именам: У дальней стены, обнявшись, сидели Квинт и Сент. Слева за столом, перед пустым листком, так и не оставив последних слов, расположился Марк. А эта горстка возле мешков набитых разным хламом – кроха Лим. Бедняжка Лим… Ант закрыл дверь, подошел к мешкам и усаживаясь на один из них, произнес торжественно, но осторожно: Доброе утро, друзья!
Ант-Квинт: Здравствуйте Ваше высочество. Как спалось? Клянусь, по мне всю ночь бегала здоровенная крыса. Ума не приложу, где они находят пропитание в этой дыре? Обладай я их сноровкой, так был бы сейчас в лучшей форме.
Ант-Сент: К сожалению, находясь и в лучших формах ты не отличался особенной проницательностью. А что касается крыс, так они приносят благие вести – пока они с нами, все не так уж и плохо!
Ант: К несчастью ночь становится слишком длинна, когда закрывая глаза надеешься ими больше никогда не воспользоваться.
Ант –Лим: Хнык-хнык…
Ант-Марк: Не стоит придаваться унынию, ведь мы пока с Вами!
Ант: Причин для радости тоже не отыскать. Вчера принесли письмо от папаши-короля, сегодня к полудню он хочет меня видеть. Наверное все-таки придумал, как от меня избавиться.
Ант-Квинт: В связи со сложившейся обстановкой я пересмотрел свое отношение к обществу крыс. И отныне нахожу его весьма приятным.
Ант-Марк: Вам нужно бежать и переждать. Я напишу своему другу, он Вам поможет. Где мое перо?!
За дверью слышны шаги, зовут Анта.
Ант: Мне нужно идти, прощайте…
Грустный Ант шагает опустив голову вслед за дворецким в покои короля. В это время король совещается со своими поданными.
Король: Что видно?
Советник: Из домов выносят мертвых, жгут костры. Ветер разносит прах по округе.
Король: А что слышно?
Советник: Говорят, вода в королевском колодце была отравлена засланными черными чародеями. Король обезумел и отдает несуразные приказы. Королевство на пороге гибели.
Король: Так что мы имеем?
Советник: Ничего из ряда вон выходящего. Все как всегда. Ничего, чтобы можно было приукрасить, но и ничего такого, чтобы можно было усугубить.
Король: Чего же они хотят? Мессию?
Советник: Нет, Ваше величество, они хотят вашу воду.
Король: Где мой сын?
Советник: Он ждет. Велите впустить его?
Король: Пусть войдет.
Заходит дворецкий, за ним, не поднимая головы, идет Ант.
Король: Дорогой сын, сегодня ночью у меня было видение. Высшие силы поведали мне как спасти наше обреченное королевство. Так вот, нам следует заиметь союз с одним из соседних правителей. А стало быть, ты должен жениться.
Ант: Но отец, я еще слишком…
Король: Известно ли тебе, моя мерзкая, не на что не годная плоть, о том, что ни одна из принцесс, во всей округе, красотой и грацией не отличается? Это означает, что помимо благодетельной руки помощи и торговых отношений, мы можем рассчитывать и на неплохое приданное. Я надеюсь ты разделяешь мою точку зрения?
Ант:…
Король: Она приезжает завтра. Уведите его.
Подавленный Ант возвращается в свою комнату, ложится на кровать и мечтая о чем-то невозможном постепенно засыпает. Ему снится сон: Он в зале, ярко освещенным множеством свечей. Вдоль стен стоят стулья. Открывается дверь, вбегает принцесса. Рассказывает как давно ждала этого. И рада, что они будут вместе.
Ант просыпается в душном подвале. Рядом принцесса готовит ему дозу. Оба долго этого ждали. Через час Ант умер от передозировки, а принцесса утонула в горе.
Ант-Квинт: А мне досталось общество крыс…
Ант-Лим: Хнык-хнык…
Ант-Марк: Кажется бумага кончалась…
Ант-Сент: И наше время тоже…

[Галина777]

1. Пластилиновый Антон
Скрипнула половица под мягкими лапами и тут же отозвались ночной прохладой мокрые оконные стекла, заиграла по полу полоса света, запели стрижи, зажурчали ручьи, потерялась рука, заскучала игра, забилось сердце, да растянулась на всю комнату черная хитрая кошка.
Сползло одеяло, обнажая утреннюю себя всю, заскрипели половицы под теплыми ступнями, потянулись руки к ставням, запел утренний весенний ветер.
Зазвенели ключи, распахнулись дверцы шкафов:
-Сегодня вам здесь пылиться, и моль кормить, а с меня уже хватит, полно будет и так весь обвис – выдал изгибами легкого хлопка сиреневый сарафан. И тут же надул грудь, пополнел, повис на молочных плечах, зашелестел на молодом теле. Вслед за ним, пересмеиваясь, зашлепали сандалии по глухим деревянным ступеням.
В кухню через открытое окно доносились удары грабель о камни, кричала детвора, глухо лаяла собака на привязи, где-то трещал мопед, пахло бензином.
С самого своего пробуждения, Алиса почувствовала какую-то, уже устоявшуюся торжественность этого утра. Будто бы еще ночью что-то произошло, что она, беспечно проспала и только последствиям чего может являться свидетелем. Перебирая воспоминанья пальцами по горячей кружке, она с печалью подумала, как ей не хватает его именно сейчас, когда все так хорошо. Вспомнила те трудные дни, когда её одну, оставленную, тысячи обстоятельств заставляли бороться, что-то доказывать… Без какой либо поддержки. Но даже тогда она не чувствовала себя несчастной, слабой, словно сама необходимость борьбы делала её сильнее, помогала держаться.
А сейчас становилось совсем тошно. Не было повода для любого вида чувств, ничто не трогало её душу. Поэтому страшная грусть захватывала каждый её кусочек и правила уж безраздельно.
Кленовый сироп медленно собирался в янтарную каплю у самого его края, которая непослушно стекала на кончики пальцев, увлекая белоснежную пудру. Подожженная ею глазурь разрушала бисквитные соты, осыпая их песком, смыкая губы. Полый нож, брякнув, лёг на грязную, покрытую трещинами ледяную плитку. Из разреза давясь и булькая огромными пузырями потекла красная жижа. Степан вытер руки о жесткое полотенце, плюнул в коровью морду и закричал: - Ну, где эта Алиса? Мать её. Благодарные коровьи глаза ни малейшим намеком тайны не выдавали, а только безучастно с грустью смотрели в пустоту. Свирепея, Степан пнул подвешенную тушу и она весело заплясала толкая соседние. Под звенящий хохот крючьев он пошел короткими, скользящими шагами к выходу.
-Четыре года!
-Четыре года, от рассвеТА, до закаТА - колотил он в доверчивые девичьи дверцы.
-А не найдется ли у вас рубашечки а? Да для бойфрен…Да?
Да - думала Алиса, кладя салфетку и вставая, - никак не угадаешь, хуже ли станется или образуется все.
Кошка проскочила через появившуюся щель во двор и запрыгнув, уселась на залитой солнцем лавке.
- Здравствуйте Степан, я ждала вас раньше. И что с вашими руками? В чем они?
- Погода то какая! Я через пруд и поехал… да. А там… Цепь слетела. Ковыряться пришлось… Масло. У Вас бензина не найдется?
В кухню через открытое окно трещала детвора, доносились удары, пахло бензином, кричала об камни собака на граблях.
Мама приготовила нам какао, был нарезан остававшийся торт и мы все сели за стол.
Меня удивило отсутствие хоть малейшего смущения у Степана. Непринужденно рассказывал он забавные истории про свою работу, о юности, проведенной в гимназии вдалеке от дома. Только чрезмерная опрятность, как мне казалось, выдавала в нем гостя незнакомого нашему дому. Свой кусок торта он отшлифовал пальцем, собрав весь крем, разделил слои и откусывал от каждого из них поочередно. Но меня все дальше, совсем в иные места, увлекал его добрый шершавый голос. И таяла кухня, растворялись стекла, сползала на окна и двери липкая занавеска, окутывая всю кухню искусной паутиной. Заливалось сердце радостью, освещая потемневшую душу и от душного смеха плескало оно, переполненное, теплом во все стороны.
Во все стороны разлеталась пыль, поднимаемая ударами копыт о сухую дорогу. Солнце плавилось медью, опускалось непременно в раскачанную вечерним ласковым ветром зеленую чашу. На горячий песок, сворачиваясь, падали холодные капли, плескались в ведрах караси, проходили мимо папиросным дымом деревенские ребята.
- А я год на конюшне проработала. Через месяц как она к нам переехала они меня позвали. Вставала чуть свет, да возвращалась в темень, еле ноги плела. А конюшня та подле заброшенной водонапорной башни стояла. А у той подвал полон воды дождевой да мусора всякого. И стекла, арматура железная и доски от ящиков разбитых, всего полно было. А вход в него по ржавой лестнице, через проем в два шага. И глубокий ведь, зараза. А наши-то, догадались, его дверьми заложить, наложили поверх мешков с кормом, да брезентом накрыли. Была у нас серая в яблоко кобыла, «Тессой» звали, помесь рысака и тяжеловоза, здоровая, стало быть. И уж до чего она неприятности любила, что ночью из конюшни удрала, да к этой кормовой. И ума не приложу как, в подвал провалилась. Дело было в сентябре, осень холодная выдалась. Дождь ледяной бьет, ветер свищет. Сразу почти её нашли, двое наших ребят полезли. А она боится, обоих их замесила копытами под воду. Стекла побила, бутылки. Меня кобыла знала хорошо, дала подложить под голову деревянный брус. Мы тут же вкачали в нее пол-литра водки, чтобы согрелась и успокоилась. Я её веревкой обвязала, да трактором через перекладину вытащили.
А через два месяца после этого она родила. Жаль отравили её, с соседней конюшне. Солидолом накормили. Лучшая кобыла была. Теперь только жеребенок от неё и остался.
-Слушай, я тут стихотворение вспомнил, детское что-то. И Степан оглянувшись, стал рассказывать заговорщицким шепотом:
- Клоун с полки, что повыше...
- Был хорошим и весёлым...
- И принцесса улыбалась...
- Вскоре он ей полюбился...
- Клоун с полки, что пониже...
- Тот, что был её любимцем...
- Тот, что вскоре стал забытым...
- Взял ружьё и застрелился...

[Галина777]

Продолжение.

- Как трогательно! – Воскликнула восхищенная Алиса и опустила голову на плечо Степана.
Степан самодовольно улыбнулся:
- Так-то!
- Действительно пахнет детством. Степа, а пойдем в кино?
- Пойдем конечно, уже холодает, ты, наверное, замерзла?
- Ну что ты! Вовсе нет!
Какой он все-таки милый, совершенно не похож ни на кого из моих знакомых – думала счастливая Алиса.
Совсем не помню о чем был фильм, что-то про погоню, повозки. Но мне было хорошо. Казалось, что рядом со мной человек, которого давно знаю, старый знакомый. Ему одному известно, чем развеять моё унынье. Какая-нибудь глупость, но на лице моем уже улыбка.
Мы долго стояли на крыльце моего дома, слушая ночь. После распрощались, договорившись завтра непременно встретиться. Подойдя к двери, я обернулась, провожая взглядом его исчезающую фигуру. Дом напоминал заброшенное здание. Багровые стены были повсеместно изъедены дырами, старавшимися как можно больше заплевать пол кирпичной крошкой. Некоторые комнаты занимали люди, которые, о чем-то споря, не обращали на меня никакого внимания. Играла музыка. Необъяснимая уверенность направляла меня в конец коридора, к закрытой деревянной дверью, темной, немой комнате №6. Дверь отворилась, стоило мне подойди на расстояние в несколько шагов. Глаза задавил осторожно выплывший, словно туман, тусклый свет. В комнате, на пушистых коврах горели свечи, освещая лицо старухи, сидевшей в центре возле лежащего на спине человека. Он, держа в руке шаровую свечу в виде луны, бормотал, обливаясь потом:
- Принц и на белом коне! Не долго… От дозы до дозы…
Всюду были рассыпаны пестрые листья, от которых поднимался пряный пар.
- И даже скорее привычно… И любишь до первый угрозы.
Я подошла ближе, оставляя на листьях темные, мокрые следы. Старуха сердито качала головой, брала длинные клещи и подбирала несколько листьев.
- Мама купила машину… Ой, нет! Извини! Заработал!
После скатывала их в один клубок и долго коптила над свечой.
- Зачем это все? Для кого-то? Алиса больше не верит…
Клубок начинал трещать и переливаться разными цветами.
- Но и не хочет обратно… Днем это страшно и больно…
Когда он весь стал пепельный, тихонько воющий, в два раза больше, щипцы аккуратно опустили его на грудь лежащего человека.
- А вот в постели приятно! С принцем на белом коне, Что тянет от дозы до дозы…
Я все смотрела на шипящий, ворочающийся клубок. Линии листьев складывались в изящные узоры. Узоры смазывались, пылали красками, расплывались в чудные картины.
- Что дарит скупую надежду…
Отчетливо вырисовывалась лесная тропинка: черный мох покрывал гнилые стволы деревьев, липкими веревками падали ветви, в вязкой каше копошились скрюченные, узловатые корни.
- А так же увядшие розы…
Сделав шаг, я оказалась среди лесной глуши, перед ямой заваленной ветвями. Казалось, из неё доносился детский плач. Я попыталась нагнуться, что бы разгрести ветви, но все перевернулось, завертелось, и я покатилась по крутому оврагу. Руки и ноги мои были спутаны, в глазах мелькал свет, в горле билась пыль, в голове сидело немое спокойствие, по телу проходился пот, в глаза светило солнце, руки откидывали простынь. Скрипнула половица под мягкими лапами и тут же растянулась передо мной черная хитрая кошка.
Степан пришел совсем рано, молчаливый, глаз не поднимал. Рассказал, что рано проснулся, пошел гулять в лес. Проходив около часу, нашел под старым вязом яму, заваленную ветками. Да и вздумал, будто бы померещился ему из неё щенячий писк. И только уже почти до дома дойдя, стал уверен, что не померещилось. Ох, и до крайности теперь жаль этого щенка…
Мы отправились обратно в лес, нашли старый вяз, разгребли яму. Это оказался замечательный палевый щенок. «Элементарный» - вспомнила я ещё одно слово из маминой тирады. И мне стало жалко. Жалко его. Жалко его вислые уши, его дрожащие лапы, слезливые голодные глаза. Всю его кровавую слизь, сморщенную кожу, все его визжащие крики и дерганья жадными руками. Жалко, жалко свалиться в яму с перезрелым брюхом, захлебываться слезами, хватать воздух задушенным горлом, жалко, биться оземь. Жалко, жалко смотреть сверху на разбитую любовь, жалко оставлять, да жалко оставаться… Жалко в жаркий день, да белой рубахи не нашлось!

[Галина777]

1. Лагерь
Итак. Так уж произошло, что моя напарница много быстрее и куда крепче меня взялась за воспитательный процесс. Может, в силу имеющегося у неё уже опыта работы с детьми. Может, из-за наследственной склонности - она, ведь, дочь полковника, о чем частенько любила, не без гордости, рассказывать. Но и я, конечно, не сидел пнём. Всячески ей помогал и любую её, мягко говоря, визгливую просьбу выполнял беспрекословно и за все ей был благодарен. Так текли дни и отображая мой на них взгляд, могу сказать, что с каждым днем доли вносимые нами обоими в процесс формирования отряда уравнивались.
Вот я уже решаю конфликт с кадетским мальчиком Пашей. Видя сопалатника Паши, Игоря в одежде и, извините, слезах после отбоя, я интересуюсь о причинах. Причиной является то, что в этой палате он спать не может. Что мальчики покоя ему не дают. Я, только что говоривший с Пашей по поводу его поведение в целом, возвращаюсь в его палату. Поднимаю Пашу и отвожу его в вожатскую. Где командуя грозным голосом с такой долей негодования, что можно было обойтись одним голосом, командую выполнять отжимания, потом приседания и снова отжимания. Все это я делаю прекрасно понимая, что в кадетской системе воспитания – это норма, и по другому воздействовать крайне трудно. После подвожу Пашу в Игорю, он пробует объясниться, но вся палата, в которой Игорь находится в тот момент, заявляет, что эти нападки обязательно повторятся. Я пытаюсь узнать у Паши, собственно, почему о нем все такого мнения.
Ответа не получаю. Мы возвращаемся в вожатскую, где на новом этапе упражнений, (клянусь, он отжался в сумме не больше тридцати раз и того меньше приседал) Паша сообщает, что у него такая школа и он так привык. Я предлагаю ему научиться по другому. Он, разумеется, соглашается, и я отправляю его спать. После чего укладываю к ним Игоря и оставляю дверь открытой. Во всем корпусе гробовая тишина.
Следующим вечером, когда я снова оставляю их дверь открытой, ребята сообщают, что уже подружились.
Пашу после я и поощрял, показывая всему отряду, как нужно заправлять кровать на примере его кровати. Чем извлекал, конечно, двойную выгоду.
Первой контрольной точкой стал, пожалуй, день, когда наш отряд должен был выступить с театральной сценкой. Своеобразное знакомство.
Подготовкой этой сценки занималась Анастасия, моя, собственно, напарница. Я только, разве что, музыку скачал. Что тоже, не сказать, что было легко. Интернет, довольно медлительный, был только в штабе, куда тут же сбежались все скачивать эту музыку для своих выступлений. К тому же колонок не было и приходилось действовать вслепую, то есть вглухую. Помимо того, я смотрел за порядком, строил детей на все построения и всячески ей помогал. Короче, без дела не был. Она все замечательно подготовила, и я надивиться не мог, как ей это удалось. О чем в виде этакой похвалы ей и сообщил.
И вот уже концерт начался. Вот и ребята уже поют из девятого отряда. Поют довольно хорошо и на сцене держатся уверенно. Они выпускники какой-то там творческой школы.
Заканчивают они петь и тут вызывают наш отряд выступать. Прям так, сразу. Я опешил. Дети, видимо сидевшие на нервах, вскакивают и бегут к сцене. Я же, даже не пытаюсь их остановить - бесполезно, сам ищу глазами Настю. Понимаю, что не нахожу. Интересуюсь о её местонахождении у детей, они, как выясняется тоже не в курсе.
Итак. Осознавая потихоньку своё положение и слыша уже настойчивое требования выхода на сцену, стараюсь взять себя в руки. Говорю ребятам, что они все знают и все репетировали. Чтобы ничего не боялись. Но тут, среди прочих, одна девочка из моего отряда бьет меня по голове словами:
- Саша, а у нас музыки нет! Музыка у Насти.
То есть, той самой музыки, которую я скачивал, предварительно взяв у ребят-звукарей флешку. Подхожу тихонько к человеку на сцене. Это Борис Юрьевич. Его должность в лагере не знаю, извините. По-видимому, человек сцены. Говорю тихо, так как стоим мы у микрофона, что выступать сейчас не можем, что Настя отошла с музыкой. Он объявляет, что выступает девятый отряд и в общем-то проблемы никакой нет.
Но тут прибегает, будто сорвавшаяся с цепи, Настя, кричит, чуть ли не в микрофон, что отходила пописать и что у нас есть второй вожатый и почему он не может вывести отряд!? Стоит заметить, что она не просто "отходила", а абсолютно исчезла, с внезапностью снега на июльском солнце. И никого при этом не предупредив.
Замечаю ей, что отряд то я вывел, но девочки сообщили, что музыки у них нет, а без неё много ненавыступаешь. Она мне кричит в ответ, что музыка уже давно у ребят-звукарей, ну, тех самых. Я кричу, что совершенно об этом не знал, уж извините. И что если она чем-то начинает заниматься, то, наверное, она и должна это заканчивать, а не пропадать неизвестно куда в самый ответственный момент, сваливая все на меня совершенно беззащитного и неподготовленного. Сам стараюсь сгладить всю эту ситуацию, предлагаю поговорить потом, не ругаться сейчас, при детях.
Наш отряд все же выступает, с некоторыми заминочками, но в целом для первого раза хорошо. Конфликты как-то замалчивается и забывается. Но не на долго, только до вечера. До того самого момента как ко мне начинают подходить дети и говорить:
- Что, Настя мне сегодня вставит.
Я дожидаюсь её и, собственно, спрашиваю:
- Почему ко мне подходят дети и говорят мм.. такое?"
Настя заминается, выражает удивление и что называется включает дуру, что дочке полковника безусловно не льстит. После делает предположение, что, видимо, дети стали так говорить услышав замечание Галины Владимировны, ответственная нашей смены, "Что меня нужно о_р_г_а_н_и_з_о_в_ы_в_а_т_ь". Из чего можно сделать вывод, что замечание было сделано абсолютно без знания обстановки в отряде и проблематики конкретного мероприятия, так еще и в присутствии детей. Ну и конечно удивительно, что сделано оно, собственно, не мне, но совершенно другому человеку. После чего Настя пропадает из отряда, и до самой планерки я её не вижу.
В это время я укладываю детей. Этим всегда занимался я, так же как и их подъемом . Как своих так и шестую палату, в которой спят ребята из девятого отряда. Настю случайно ловлю при попытки незамечено выскользнуть на планерку с Леной, вожатой девятого отряда. Сообщаю, что на планерку я пойду сам, но после коротких переговоров принимается решение пойти вместе.
На планерке по большей части все шутят и смеются. Серьезные проблемы не обсуждаются. Пока жду очереди нашего отряда, задаю вопрос:
- Почему нашего психолога нужно бегать и искать по всему лагерю? Он, что, так занят?
К слову сказать, чтобы с ребенком пообщался (пожалуй именно пообщался, а не поработал) наш мего крутой психолог Игорь, надо записать предварительно ребенка на стенде перед его корпусом указав время. А-то как же.
Человек, деятельность которого так и не нашла моих глаз, с лицом рассказывающих довольно подробно характеристики наркотических средств, получающий, плюс ко всему этому багажу, еще и больше вожатых.
Четвертый отряд, пятый, шестой…
Очередь наша. Настя явно нервничает. Сгрызает шариковую ручку. Говорит, что у нас проблем нет. У нас проблемы только внутренние, между вожатыми. Говорит об этом как о нечто наболевшем. Хотя конфликт имел место быть впервые. Галина Владимировна своим прокуренным сипловатым голоском меня спрашивает:
- Что же, Саша, такое случилось?
Уровень негодования во мне к тому моменту достигает предела, но я спокойно самым низким басом, какой можно представить, с громкостью шепота уже выкатываю на ГВ слова:

[Галина777]

2. Лагерь

- Видите ли, дело в том, что Настя, передала мне, что вы посоветовали ей меня....... о_р_г_а_н_и_з_о_в_ы_в_а_т_ь. Вот, я пришел послушать.
На "ать" кто-то уже снимает с пластинки в моем патефоне иглу и я обрываюсь тишиной, которая виснет в воздухе столпом пыли и которую ни один человек нарушить не смеет. ГВ, оглушенная и безоговорочно раздавленная этим залпом, начинает свою речь с нечленораздельных звуков, мэкает и чуть ли не заикается. Говорит о каких-то не выполненных мною обязательствах, но о каких именно ей почему-то неизвестно. Наконец-то, осознав всю однобокость её информирования, сообщает, что выслушала только одну версию и не может сейчас ни о чем судить. Что это была за версия и о чем она ей шпионским шепотом повествовала, так же остается сокрытым. Предлагается обсудить эти проблемы после, не при всех.
Я некоторое время еще остаюсь стоять. Юмористичный настрой заметно спадает. Когда подходит очередь Елены, я прошу, что называется слово. Рассказываю о том, как замечательно, что у нас есть такие творческие, яркие и талантливые ребята... имея в виду ребят из девятого отряда, которые выступали перед нашим отрядом. Делюсь своей, конечно, довольно наигранной, радостью, по поводу того, что они у нас есть и замечаю, что за репертуаром следовало бы следить. Дело в том, что среди прочего, эти ребята исполняют песню "Помолимся за наших родителей", песню довольно пошловатую и нелепую. Со строчками вроде "...помолимся за наших родителей и когда-нибудь помолятся дети за нас...". В лагере, где большинство детей из неблагополучных семей, малообеспеченных, многодетных и без одного или даже ОБОИХ родителей - исполнение подобного репертуара несколько... опрометчиво. Мягко говоря. На этом моменте мой голос начинает дрожать, а губы сворачиваются в ядовитый бутон обиды и я уже даже не говорю, а выплескиваю:
- Что надо же за этим следить! Что у меня у девочки случилась истерика прямо на этом концерте. На концерте, который должен был радовать. Что у неё мама умерла.
Вопрос, почему никто из руководителей начиная от вожатых отряда в котором состоят юные таланты, до ответственной смены не задался степенью рациональности присутствия этой песни в выступлении и даже после, я уверен, не поговорил с ребятами, остается мною не озвученным и я глотаю его вместе со всем наболевшем. Но эту нотку уже подхватывает Таня, вожатая 12 отряда, кажется. Говорит, что и у неё девочки все поголовно плакали, хотя и значительно старше возраста моего отряда - им около 16 лет, и тушь вместе со всей концертной подготовкой стекла по их щекам.
ГВ говорит на это что-то отстраненное и не по существу, вроде как когда сетуют на то, что изменить не в силах и приходится мириться: "В поликлинике очередь, хлеб подорожал, горячую воду отключили... и в таком духе".
На замечание Лены, что дети исполняли то, что было, ответственная смены успокоительно говорит, что это ни в коем случае не упрек. Я про себя довольно ухмыляюсь - интересно, что же это тогда.
И вот, довольный произведенным эффектом, вытерший даже мельчайшие следы веселости с их лиц и понимая, что ничего нового и полезного мне не скажут, я уже выхожу из штаба, наблюдая торопливо прячущиеся с моего пути ноги, направляюсь в корпус.
Рассчитывая, что со мной обязательно придут говорить я не ложусь спать, хотя очень хочется. Сижу, жду. Чтобы себя чем-то занять начинаю рисовать. Ждать приходится долго. Настя приходит только в начале четвертого утра и, представьте себе, одна.
Я спрашиваю: - Не хочет ли она мне что-нибудь сказать?
Она истирично-взволнованно лепечет что-то о том, что накричав на ГВ я все испортил. Что, собственно, составляет это "Все" и зачем мне это от неё было слышать, я так и не узнал.
Но напряжение все же спадает. Наверное, благодаря Мире – нашей третей сожительнице. Веселая девчонка, похожая на лисичку, вожатая четвертого отряда. И лежа в кроватях мы уже о чем-то шутим.
Встаю я раньше Насти, как и всегда. Успеваю сделать себя чай и поднимаю отряд. Интересуюсь у своей напарницы:
- Разве у нас подъем в разное время!?
Вразумительного ответа естественно не получаю, но зато получаю поднимающееся с кровати тело. Далее, можно опустить до обеда.
Итак.
На построение отряда на обед у меня в очередной раз возникают проблемы с определенными девочками. Из одной палаты. Они систематически не могут нормально, вовремя выйти, и мои упреки и замечания воспринимать перестают. Вероятно тут дело в том, что вначале эти девочки показали себя довольно спокойными и послушными. Среди прочих Аня. Ей даже перевели из другого отряда её подружку Настю. Им разрешалось смотреть их портативный проигрыватель после отбоя, и так как проблем с ними не было, общался я с ними исключительно в виде тихих просьб. Видимо, это и послужило почвой для такого пренебрежения. Когда, после многократных замечаний, весь отряд и на это построение был вынужден их ждать, я предупредил, что после обеда буду с ними разбираться.
Когда Анастасия собрала детей после обеда в нашем тихом уголке, я их забрал и повел на стадион. То есть троих. Аня, Юля и Настя. Настю как раз перевели из другого отряда. Объяснив, что одни ворота представляют собой их палату, а другие площадку перед нашим корпусом, я «поместил» их в «ворота-палату». Условия были следующие – я объявляю «Выходим и строимся», После чего они считали до шестидесяти и в форме бега перемещались в «ворота-площадку». Так я прогонял их раза три-четыре, с большими паузами между повторами. Так, что, о какой-то большой физической нагрузке и говорить нечего. Аня мне сообщила, что у неё была операции и бегать она не может. На что я сказал, что она может ходить пешком. Не взирая на это, именно после этого она стала бегать даже быстрее.
После, видя, как Аня с Настей самопроизвольно покинули ворота, а Юля осталась на месте, я отпустил последнюю в корпус. Оставшихся девочек, видя их непробиваемость, я развел по разным воротам. Тут и начались слезы, причиной явления которых, после причислят, вероятно, моим звероподобным и ужасным методам. К слову сказать, детей даже из самых маленьких отрядов наказывали с помощью физических упражнений.
Через некоторое время я отпускаю и Настю. Оставляя только Аню, в которой одной вижу причину всего происходящего. Она уже просто сидит в воротах и ревет.
Замечаю ей: - Что к ней всегда хорошо относились, что ей многое разрешалось. И, что, неужели вот так лучше!? Предлагаю посидеть и подумать над своим поведением.
Тут уже к ней подходит, как после выяснилось, администратор лагеря, которая долгое время кружила вокруг, присматриваясь. Исполняет роль доброй тети. Не говоря мне не слова, берет девочку за руку, спрашивает у Ани имя и начинает её уводить. Я прошу с ней поговорить, она соглашается, и мы несколько отходим.
Я интересуюсь: - Куда, собственно, уводят моего ребенка?!
На что получаю совершенно невинный ответ: - В корпус…
Позволяю себе поинтересоваться: - Почему этот момент со мной не обсуждался?
Далее, не помню точность последовательности, но кажется именно сейчас мне замечают:
- Что дети у меня без головных уборов. (Бог мой, целых десять минут. Для сравнения примерно столько же занимает путь в столовую)
Я же, делаю предположение:
- Что теперь она, имея в виду Аню, будет думать, что надо подождать добрую тетю, которая её уведет.

[Галина777]

3. Лагерь

- Что, она её уведет и уйдет. И больше ей дела никакого не будет. А мне с этими детьми еще работать .
- И я за них отвечаю! Что, если у неё есть какие-то замечания, то нужно их высказывать мне!
Все это я говорю уже достаточно громко и быстро, наблюдая изменяющееся лицо администратора.
Женщина мне впервые сообщается свою должность в лагере, говорит, что я должен выполнять свою работу и что-то еще.
Я заявляю, что именно этим и занимаюсь и, наблюдая уже прибежавшую свою напарницу, успокаивающую несчастную девочку, иду в корпус.
Через минуту меня конечно уже вызывает ГВ. Прихожу в штаб. Она, конечно, не одна, а с Борисом Юрьевичем. Лично мне напоминающем игрушку «кивающего бульдога», которую устанавливают в автомобилях. Пересказываю сначала вчерашний случай со сценкой. Никто даже не соизволит спуститься до извинений или признания не корректности своих действий. ГВ говорит, что-то несусветное, что это другая история и, мол, ладно, забудем.
Просит переходить ко дню сегодняшнему. На половине моего повествования в комнату вбегает взбалмошная администратор лагеря. С порога жалуясь о том, как её только сейчас оскорбили. Я не стесняюсь поинтересоваться:
- Собственно как?
Она отказывается, за неимением свидетелей сего события. Которых, на сколько я помню, никто и не требовал. Я уточняю, что только несколько повысил голос. Она же верещит, что сообщит об этом куда только можно и в таком духе. Очень быстро понимаю, что единственный возможный вариант во всем этом – незамедлительные извинения, к чему и прибегаю. В результате администратор лагеря, которая ко всему прочему оказалась еще и женой директора этого заведения, покидает помещение все еще бормоча нечто недовольное, но уже явно смягчившись. Оставшиеся ГВ с Борисом Юрьевичем, мягко говоря взволнованны. И даже не соизволив узнать причины всего происходящего, сетуют на меня, как на причину надвигающихся в их сторону грозовых туч.
Повествуют вкратце, что это жена директора, что это за женщина, что она устроит, куда она сообщит и какими это для всех проблемами грозит. И им совсем даже не интересно, что же такое произошло. О педагогической истине, что никто не имеет права вмешиваться в воспитательный процесс, ни администратор, ни директор, ни министр обороны, они видимо не слышали.
Зато на меня упорно психологически давят, не желая выслушивать. Говорят, что я ничего не понимаю. Но мою поправку, что я то все понимаю, они уже абсолютно исключив меня из внимания переговариваются как канарейки между собой:
- Нет, он совершенно ничего не понимает.
Мне сообщают, что я навредил детям и опасен. Я, конечно, тактично отмечаю, что навредил то я им, а не детям. Да и вообще, если посмотреть, то у меня единственный отряд, в котором ничего не случилось. Не единого инцидента! Одни, напились уже в поезде. Из отряда Антона, кстати. Который еще будет фигурировать после. И именно я разбудил его ночью, заметив странное поведение ребят. Должно быть, потому, что ВСЕ остальные вожатые в вагоне спали. Я же осознавая, что это самое подходящее время для какой-нибудь вольность в детских размышления, не мог позволить себе этой роскоши. Там же, в поезде, у какого-то отряда уже украли телефоны. После, на концерте кто-то из детей сломал ногу. Кому-то уже вырезали аппендицит. Мальчик из младшего
отряда уже наедается мыла. У кого-то подскочило давление. Несколько ребят убежали и напились до бессознательного состояния, помимо этого несли с собой изрядный багаж спиртного и были пойманы ЗА территорией лагеря. На следующий день один из старших отрядов ВЕСЬ напивается, совершая поездку на экскурсию.
Но именно я, без единого инцидента и происшествия навредил. Странно, не правда ли? Может, имеет место быть… некоторая предвзятость? Впрочем, не важно, и у всех есть свои соображения на этот счет.
Меня же, уже отстраняют от детей и запрещают к ним подходить, ограничиваясь пока текущим днем и приговаривают к отъезду в Москву. Да-да. Так и не услышав мою версию происшедшего. Видимо, произошедшее их в сущности не волнует. Я молниеносно соглашаюсь, выдавая это для себя даже более подходящим выходом, нежели для них. С этого самого момента перестаю ходить в столовую и есть в принципе. Пью только чай и кофе.
На следующий день в отряд присылают, якобы меня заменить, мальчика Сашу. Сироту-кадета, живущего у опекунов и каждое лето разъезжая по лагерям. Он проводит почти все время в вожатской вместе со мной. И, имеет место версия, что вовсе и не меня заменить он был призван. Мы оживленно общаемся, постоянно выбрасывая в воздух таких гигантов как Юнг, Фрейд, Макмерфи Кена Кизи, Суворова, Пугачева, Степана Разина, Леонардо да Винчи, Лермонтова, Врубеля… и эрудированность этого мальчика в его четырнадцать не может не удивлять. Мы обсуждаем устройство государство, ограниченность и пассивность современных людей, безнадежность России, наконец. И когда Аня, сменная вожатая, приходит его забрать, он уже просит подождать её десять минут, пока мы закончим… за дверью, разумеется.
Получаю большой подарок. Единственная, в сущности, вещь, которая меня тронула. От меня, как оказалось, к вечеру следующего дня отворачиваются практически ВСЕ мои коллеги. Когда я иду, меня не замечают или стыдливо отворачивают голову, будто я голый. Некоторые в беседах и вовсе смотрят сквозь меня, мимо, и не обращают внимания на мои реплики. И вот, я уже все реже покидаю свои покои. В основном только для похода на турник и в штаб, зарядить плеер. Только вечером, когда уже темнеет и все в основном находятся в корпусах, я выхожу и уделяю несколько часов накручиванию кругов вокруг лагеря, слушая плеер.
Следующий день лежу в вожатской. И вовсе даже не я, но вопрос: «Что я вам всем сделал?», уже выдавливает из моих глаз слезы. Я остаюсь безучастным и не противлюсь. Вот это уже замечает вошедшая Анастасия. Начинает зачем-то трясти мое лицо, говоря, что я её пугаю. Лицо мое, кстати говоря, выражает абсолютное, просто мраморное, спокойствие. И даже если бы я сам видел себя со стороны, то никогда бы с точностью не сказал – мои это слезы или не мои?
Отношение ко мне мгновенно меняется и следующим днем каждый считает своим долгом подойти ко мне и поинтересоваться:
- Ну как ты?
Я, конечно, в порядке. Невзирая на всю эту трогательную лиричность, на меня продолжают давить, указывая, что я должен уехать. Причем ,сообщают мне это, сначала ГВ в штабе, потом Борис Юрьевич и пресловутый психолог Игорь. Вдвоем придя ко мне в вожатскую. По одиночке, видимо, со мной общаться слишком опасно. Интересуются, как я могу это сделать. То есть уехать. Я сообщаюсь, что очень легко – купить билет и уехать. После чего они уходят.
Мое пребывание в лагере продолжается еще несколько дней. Я голодаю, заметно худея. И, что называется, исчезая на глазах из неблагодарного приюта.
Осознаю все как уникальный опыт и вспоминая несколько великих скитальческих судеб, начинаю перемещаться по лагерю исключительно с улыбкой бесконечного счастья. На неё проходящие мимо вожатые не могут не ответить тоже улыбкой, несколько, правда, удивленной. Шучу, рассказываю стихи по памяти и с бумаги.
В последний вечер я общаюсь с девчонками из старшего отряда. С ними мы ехали в одном вагоне и успели подружиться. Рассказываю, что, кажется, все же уеду. К тому времени я уже забрал свою медицинскую книжку. Тут же слышу от детей, что я на этом футбольном поле сломал какой-то девочке шею и чуть ли кого-то не расчленил. Ну, вы понимаете, разумеется, откуда идут эти слухи. Рассказываю «свою» версию истории. ГВ замечает меня общающимся с девочками. Не знаю, слышала ли она предмет обсуждения или догадалась. А может это и не имело значения. Но она в очередной раз подходит поинтересоваться:
- Когда я уеду?
Как всегда при детях. Я сообщаю, что собирался сегодня, с Борисом Юрьевичем, но он куда-то исчез и я прождал его до вечера у себя в вожатской. Ответственная смены информирует меня, что он уезжал на машине скорой помощи. Кого-то из детей увозили в больницу. Опять что-то случилось. Просит меня уехать завтра. Я, конечно, готов в любое время…
После отбоя начинается страшная буря. О которой нас, конечно, никто не предупредил. За окном громыхает и блещет. Начинают открываться форточки, окна и двери.

[Галина777]

4. Лагерь.

Я бегаю вместе с девчонками их закрываю, силясь, между делом отыскать спасительный мел. В коридоре гуляет ветер.
Да-да, мел!
«…Она приподняла голову... Он дико взглянул и протер глаза. Но она точно уже не лежит, а сидит в своем гробе. Он отвел глаза свои и опять с ужасом обратил на гроб.
Она встала... идет по церкви с закрытыми глазами, беспрестанно расправляя руки, как бы желая поймать кого-нибудь.
Она идет прямо к нему. В страхе очертил он около себя круг. С усилием начал читать молитвы и произносить заклинания, которым научил его один монах, видевший всю жизнь свою ведьм и нечистых духов.
Она стала почти на самой черте; но видно было, что не имела сил переступить ее, и вся посинела, как человек, уже несколько дней умерший. Хома не имел духа взглянуть на нее. Она была страшна.
Она ударила зубами в зубы и открыла мертвые глаза свои. Но, не видя ничего, с бешенством - что выразило ее задрожавшее лицо - обратилась в другую сторону и, распростерши руки, обхватывала ими каждый столп и угол, стараясь поймать Хому. Наконец остановилась, погрозив пальцем, и легла в свой гроб.

Ветер пошел по церкви от слов, и послышался шум, как бы от множества летящих крыл. Он слышал, как бились крыльями в стекла церковных окон и в железные рамы, как царапали с визгом когтями по железу и как несметная сила громила в двери и хотела вломиться.
Сильно у него билось во все время сердце; зажмурив глаза, всё читал он заклятья и молитвы. Наконец вдруг что-то засвистало вдали: это был отдаленный крик петуха…»


Следующим утром ко мне приходит Борис Юрьевич, и говорит, что, мол, час пробил. Потом он очень быстро исчезает, а вместо него появляется Антон, ну, тот самый, и вожатый Коля.
Упаковав остатки своих вещей я выдвигаюсь из вожатской в коридор. Уже с сумками и в сопровождении конвоя. И тут встречаю, представьте себе, администратора лагеря. Ту самую женщину.
Она спрашивает: - Когда я уезжаю?
Я отвечаю: - Что, сегодня. Глядя на сумку, поправляю: - Сейчас.
Она интересуется: Что за причина, по которой я уезжаю?
Я вначале даже несколько теряюсь и даже не нахожу что ответить. Но она не дожидаясь моего ответа…
Заявляет: - Что если это из-за неё, то мы перед друг другом извинились. И у неё ко мне претензий нет. Она совсем даже не против, чтобы я остался в лагере, если ответственная смены разрешит.
И в этом самом месте все доводы против меня должны рухнуть. Просто рассыпаться в прах. Растаять в эфире воображения тех людей, которые их породили. Потому, что человек который РЕАЛЬНО видел конфликт, послуживший якобы причиной для моей депортации, совсем даже не против, чтобы я остался! И сам пришел мне об этом сказать. Интересно, почему? И уж не стоит напоминать, что человек этот, занимает в лагере куда более привилегированное положение, чем ответственная смены.
Которая, забегая вперед, конечно не за что меня не оставит. Ведь я покушался на её авторитет. И, клянусь, видел, как он натянулся надо мной и готов был лопнуть. Именно поэтому. Замечу, что администраторы нашего корпуса, находившиеся в то утро на смене, повлияли на то, что я вообще пошел интересоваться мнением ГВ. Да, представьте себе, им было жалко меня отпускать. И эти просьбы даже коснулись ушей моей напарницы…
Но не суть. Я-то ведь уже иду по сельской дороге. Сопровождают меня до автобусной остановки Антон, тот самый, и Коля. Какая любезность. Я пру свою сумку, после четверо суток голодания, по к тому времени достигшей значительного предела, жаре. Они же идут «пустые», при этом не устают жаловаться как устали.
На определенном моменте Антон, который, кстати, будущий юрист, заметьте, начинает мне угрожать и шантажировать.
Повествует о своих высоких чувствах к ГВ. О том, что любого за неё порвет и именно поэтому он все это сейчас говорит. Что если я стану жаловаться, то все видели, что я хорошо общался с девочками из старших отрядов. Что собрать подписи – не проблема. Что это дойдет до института и там мне тоже жизни не дадут. И вообще, это такое дело. И я, конечно, все сам знаю.
Я сначала интересуюсь: - Почему же все-таки именно он мне об этом говорит?
Он, не в коем случая, не меняет пластинку и рассказывает, сколько всего между ним и ГВ и как для него важна эта дружеская связь. Таким образом он доводит себя в фанатичной преданности снова до угроз и шантажа.
Я спрашиваю: - Антон, можно тебя попросить?
Он, чуть ли не с услужливой покорностью, отвечает: - Да, да, конечно.
Я прошу: - Чтобы он заткнулся, пожалуйста.
Тут он, наконец таки, сообщает: - Что его попросили провести со мной беседу.
И здесь к гадалке ходить не надо, чтобы понять, кто попросил.
Я уточняю: - Так ты решил или тебя попросили?
Он сдается: - Попросили, но я тут, тоже, вставлял.
Замечает: - Что я и так уже нормально позатыкал.
Но больше ко мне уже почти не обращаются.
Ребята дожидаются со мной автобуса. Даже покупают мне билет. Тут я с ними прощаюсь. Доезжаю до вокзала и благополучно покупаю билет. Слава богу. Я ведь совсем даже не знаю ничего о его наличие и стоимости. Дожидаюсь вечера, сдав сумку в камеру хранения и отправившись на рынок. Вечером, собственно и поезд. Вот, родненький, уже у перрона.
И так. После довольно насыщенной поездки с чтением Шекспира солидной женской части пассажиров и всего того, что выбросила память, я уже схожу в Москве. Прощаясь с проводником, выслушавшим среди прочих сию историю, получаю наставление:
- А ты, Сань, больше не конфликтуй, приводи доводы:
«ЗА и ПРОТИВ»
Конец.

Добавлено через 1 минуту
Простите за такие простыни. Может быть кому понравится.

[Нэсс]

Увы, не знаю автора и название, но меня тронуло...

Несколько недель назад я приготовил себе кофе, взял утреннюю газету и сел послушать радиоприемник. Я поворачивал ручку настройки, пока вдруг мое внимание не привлек бархатный голос одного старика. Он что-то говорил о "тысяче шариков". Я заинтересовался, сделал звук погромче и откинулся на спинку кресла.
- Хорошо, - сказал старик, - могу поспорить, что вы очень заняты на работе. Вчера, сегодня, завтра. И пусть вам платят много. Но за эти деньги они покупают вашу жизнь. Подумайте, вы не проводите это время со своими любимыми и близкими. Ни за что не поверю, что вам нужно работать все это время, чтобы свести концы с концами. Вы работаете, чтобы удовлетворить ваши желания. Но знайте, что это замкнутый круг - чем больше денег, тем больше хочется и тем больше вы работаете, чтобы получить еще большее.
Нужно суметь в один момент спросить себя: "а действительно ли мне так нужна еще одна кофточка или машина. И ради этого вы готовы пропустить первое танцевальное выступление вашей дочери или спортивное соревнование вашего сына.
Позвольте мне рассказать кое-что, что реально помогло мне сохранить и помнить о том, что главное в моей жизни. И он начал объяснять свою теорию "тысячи шариков"
- Смотрите, в один прекрасный день я сел и подсчитал. В среднем человек живет 75 лет. Я знаю, некоторые живут меньше, другие больше. Но живут примерно 75 лет. Теперь я 75 умножаю на 52 (количество воскресений в году) и получается 3900 - столько воскресений у вас в жизни.
Когда я задумался об этом, мне было пятьдесят пять. Это значило, что я прожил уже примерно 2900 воскресений. И у меня оставалось только 1000. Поэтому я пошел в магазин игрушек и купил 1000 небольших пластиковых шариков. Я засыпал их все в одну прозрачную банку. После этого каждое воскресенье я вытаскивал и выбрасывал один шарик. И я заметил, что когда я делал это и видел, что количество шариков уменьшается, я стал обращать больше внимания на истинные ценности этой жизни. Нет более сильного средства, чем смотреть, как уменьшается количество отпущенных тебе дней! Теперь, послушайте последнюю мысль, которой я хотел бы поделиться сегодня с вами, перед тем как обнять мою любимую жену и сходить с ней на прогулку.
Этим утром я вытащил последний шарик из моей банки... Поэтому каждый последующий день для меня подарок. Я принимаю его с благодарностью и дарю близким и любимым тепло и радость. Знаете, я считаю, что это единственный способ прожить жизнь. Я ни о чем не сожалею. Было приятно с вами поговорить, но мне нужно спешить к моей семье. Надеюсь, еще услышимся! Я задумался. Действительно было о чем подумать. Я планировал ненадолго смотаться сегодня на работу - нужно было делать проект. А потом я собирался с коллегами по работе сходить в клуб. Вместо всего этого я поднялся наверх и разбудил мою жену нежным поцелуем.
- Просыпайся, милая. Поедем с детьми на пикник.
- Дорогой, что случилось?
- Ничего особенного, просто я понял, что мы давно не проводили вместе выходные. И еще, давай зайдем в магазин игрушек. Мне нужно купить пластиковые шарики. (с)

[маленьkое_чудо]

Однажды, лежа в одной постели ночью она спросит Тебя обо мне.
О Той, кто была..
И что ты ей скажешь?
В памяти сразу вспыхнут воспоминания,на лице появится улыбка и ты прошепчешь..
-не-пов-то-ри-ма-я...
Она была всегда разная. С промежутком в пару минут могла смеяться, а потом рыдать.
Она умела смешить..
Она любила курить.. Я уставал ее ругать за сигареты..
Приходя домой она заваривала крепкий чай, как маленький котенок зарывалась мне носом в шею и тихонечко сопела..
Она пол-ночи могла сидеть на подоконнике.
В грозу.
...И слушать.
Дождь.
Она без ума от гладиолусов..
Она пахла ванилью..такой сладкой,что утром, уходя, на подушке она оставляла этот запах..
Истеричка.
Психопатка.
Но в то же время тихая и хорошая
Ненавидела ревность, и постоянно ее вызывала, будто издевалась.
Но она умела любить. Любить так, как еще никто и никогда.
Она могла 100 раз послать меня, выгнать из квартиры и выкинуть следом вещи - и сползать, рыдая, по обратной стороне двери..
Тогда Твоя девушка спросит тебя, ревниво наморщив лобик:
- Если она такая хорошая, то почему Вы расстались??!!
Тогда ты шумно выпустишь сигаретный дым и чуть слышно прошепчешь:
- Она не умела прощать..